– Поверь мне, – сказал он, и Молли кивнула.

– Ты прав. Просто я… наверное, это привычка. Я говорила тебе, что мама… в общем, он вечно была уставшей. Она работала… я тебе не рассказывала? Но у нее хватало времени на шитье, она и меня шить научила.

– А моя учила меня танцевать. Ты не представляешь, как мне это пригодилось, когда я начал играть в футбол.

Молли невольно рассмеялась. Рейф покачал головой… ей показалось, что он что-то прошептал, но затем он обнял ее, и его объятия были не страстными, а полными любви. Если подумать, это еще хуже. Молли знала, что влюблена до безумия. Рейф если и любит ее, то совсем чуть-чуть, а в любви не бывает золотой середины. Если один человек любит слишком сильно, а другой недостаточно, счастливыми им не стать никогда.

Рейф не был одиночкой. У него была куча друзей. Среди его знакомых были сотни женщин, и с десятками из них он переспал. Он считал себя настоящим другом и преданным любовником.

Но где-то в глубине его души всегда оставалось место для отчуждения. Это правило он нарушил всего один раз ради одинокого, неуклюжего, обидчивого подростка с родимым пятном на плече. Стю все время пытался что-то доказать старшему брату, своей матери и отцу, которого не видел с четырех лет. В первые два года он чуть шею себе не сломал в безнадежных попытках прыгнуть выше головы. Рейф по собственному опыту знал одно правило: уговаривать ребенка бесполезно. Уберечь его от беды, пока он пытается выяснить, что он собой представляет и на что способен, гораздо труднее, но ведь кто-то должен этим заниматься. Зачем еще нужен старший брат, если не для того, чтобы любить его, учить жизни и уберегать от опасностей?

А теперь у него есть жена. Он больше не одинок, и ему не на кого обижаться. Возможно, в чем-то он остался прежним недотепой, но теперь это проблема Анны-Марии. Им обоим не понравится, если Рейф попытается вмешиваться в их жизнь и навязывать свое мнение.

Рейф позвонил ему в палату, чтобы рассказать о выбранном внедорожнике. К телефону подошла Анна-Мария и сообщила, что Стю пошел за шоколадками.

– Мы решили купить пикап. Это и практично, и надежно.

Рейф понял, что решение принимала Анна-Мария. Стю больше интересовали римские колесницы, чем современные средства передвижения.

– Ну ладно, темно-зеленый цвет устроит?

– Оранжевый. Чтобы его было видно за целую милю.

– Я не знал, что бывают оранжевые пикапы.

– Пикапы нет, зато краска бывает.

Пообещав забрать Стю из больницы и повесив трубку, Рейф пришел к выводу, что невестка ему понравилась.

«А сестра невестки еще лучше, – подумал он, готовясь к отлету. – И ни к чему хорошему это не приведет».

Лето вступило в свои права. В первый день мая температура приблизилась к тридцатиградусной отметке. Молли красовалась в новых брюках, обтягивающих широкие бедра, и белой хлопчатобумажной рубашке с открытым воротом. Простая белая рубашка казалась Рейфу более сексуальным нарядом, чем бикини на иных женщинах. Воображение – чертовски сильный возбудитель.

Молли молча влезла в самолет и пристегнулась, не проронив ни слова. И на пути в аэропорт она молчала. Снова ее гнетет беспокойство. Не из-за денег, так как у Стю сохранилась его кредитная карточка. Кредита хватило даже на покупку нового пикапа. Они приобрели пикап (красный, а не оранжевый), и Анна-Мария будет водить его, пока у Стю не заживет рука.

Вероятно, она волнуется из-за того, что ее сестре придется вести машину. Разве она не упоминала, что Анне-Марии с трудом удалось получить права?

– Слушай, после всего, что случилось, они будут очень осторожны. Я бы не стал волноваться.

А потом Рейф вспомнил о гибели ее родителей в горах.

– Между Норфолком и Окракоуком прекрасные дороги. Ровные, широкие, прямые. И машин в это время года мало. – Он сильно в этом сомневался: День Памяти уже на носу, но надо же ее успокоить.

– Я знаю, – чуть слышно сказала Молли. – И спасибо тебе, Рейф. За… за все.

Самолет уже мчался по взлетной полосе, и Рейфу было не до разговоров. Только набрав высоту, он ответил:

– Не знаю, за что ты меня благодаришь, но пожалуйста. – Рейф отдал Стю большую часть своих наличных денег и оплатил еще одну ночь в гостинице, решив, что молодым не помешает остаться еще на денек вблизи хорошей больницы. Он понятия не имел об уровне медицинского обслуживания на острове.

– Надеюсь, Карли не так уж много слов переняла у попугаев. – Молли глядела на раскинувшийся внизу ландшафт. Ровные лоскутки полей и крошечные фермы сменялись причудливым узором ручьев и рек по мере приближения к побережью.

– Я не удивлюсь, если она и их кое-чему научила.

Молли взглянула на Рейфа.

– Рейф, она же еще ребенок.

– Ага, – сказал он, и Молли покачала головой, а затем рассмеялась. Впервые за день, вернее, с тех пор, как они занимались любовью, она почувствовала себя спокойнее. Прошлой ночью они не спали вместе. Стю, выписанный из больницы, ночевал в одной комнате с Рейфом, а с утра пораньше объявил, что надо ехать за женой. Все это заняло часа два, а потом они отправились забирать новый пикап.

У Рейфа сложилось впечатление, что пока его не было, Молли подсчитала каждый пенни, который он на нее потратил, чтобы отдать ему долг. Когда он вернулся, она разговаривала по телефону со второй сестрой, Мариеттой. А на столе перед ней лежала пачка квитанций и бумага с ручкой.

Он бессовестно подслушал кусок разговора, пока доставал апельсиновый сок из холодильника. Похоже, Молли рассказывала о происшествии, а затем принялась объяснять, каким ветром ее занесло в коттедж Анны-Марии.

Все это Рейф уже слышал. Он многое узнал о двух сестрах, присутствуя при разговорах Молли и Анны-Марии в больнице. Они такие разные, и в то же время удивительно близки. Казалось, они мысли друг друга читают.

– Помнишь, как ты… – говорила Молли.

– Как я одела кошку мисс Дейзи в кукольное платье и выпустила на улицу?

И они обе смеялись, а затем Анна-Мария продолжала:

– Если бы это был кто-то другой, она…

– Погрозила бы пальцем. Я такого длинного указательного пальца в жизни ни у кого не видела, – объяснила Молли Рейфу и Стю. – Она постоянно размахивала им у кого-нибудь перед носом, словно это было…

– Ее оружие. Когда в тебе всего метр росту, и…

– И тебе грозят таким огромным пальцем, поверь, это производит сильное…

– Впечатление, даже если знаешь, что она никогда тебя не ударит, – усмехнулась Анна-Мария. – Может, меня она и могла бы отшлепать, но тебя никогда. – Она повернулась к Рейфу. – Молли все любили.

– Анна-Мария, это не…

– Нет, правда. В Гроверс-Холлоу не было ни одного мужчины, женщины или ребенка, который бы…

– Господи, ты уже всех достала своими воспоминаниями! – Щеки Молли пылали.

– Короче, они все ее обожали, – подытожила младшая сестра. Босая, в больничном халате и розовых тапочках, она казалась двенадцатилетней девчонкой, которая и дразнит свою старшую сестру и в то же время заступается за нее.

Рейф слушал ее краем уха, пытаясь представить себе маленькую Молли. Женщину, которая относится к мужчинам так же, как к раковинам – и в том, и в другом случае подбирает обломки. Женщину, которая сохранила в себе детскую наивность, несмотря на замужество и развод.

«А теперь, когда ее сестры выросли, – размышлял Рейф, направляя самолет на юго-запад вдоль береговой линии, – она похоронит себя в доме престарелых и проведет остаток жизни в заботе о людях, которые будут пользоваться ее добротой и великодушием, пока не выпьют из нее все силы. Не будет больше румянца. Не будет смеха. Не будет тихих вздохов и необузданной страсти».

Чертовски жаль. Он никогда не отличался сентиментальностью, но такие женщины, как Молли, пробуждали в нем стремление защищать. То, что ей нужно…

Его не касается!

– Думаю, завтра они подъедут, – радостно заявила Молли несколько часов спустя. Она чуть шею себе не вывернула, любуясь закатом над широкой гладью пролива Памлико. Они едва успели приземлиться на остров до наступления темноты. Рейф сообщил ей, что взлетная полоса не освещается, и уткнулся в свои приборы, хотя время от времени Молли ловила на себе его взгляд. Шум двигателя мешал разговору, и она решила, что это к лучшему.